МЕРТВЫЕ ДУШИ. Часть третья: Перезагрузка

Опыт классификации характеров сайта художественной фотографии

(продолжение)

Начало см. здесь:

Плюшкин. Всем хорошо известен Плюшкин – сквалыга, обскурант и умертвитель живого начала. Тащит в дом всякую дрянь, от окурков до помойного ведра, и дрожит над этими окурками, как царь-Кащей над златом. Вообще, если бы Плюшкин чах не над окурками, а над златом (как скупой рыцарь), то это еще можно было бы хоть как-то понять и оправдать: человек деньги любит. Но здесь нечто иное, болезненная мания бережливости, неоправданно оправдываемая соображениями экономии.

              В переводе на сайт художественного фото Плюшкин – это человек с фотоаппаратом, волокущий на сайт то, что достойно лишь ритуального сожжения на мусорной свалке – фотографии лун, снятые на длинном фокусе (зацените, пацаны!), неба со вспышкой, плешивой травы под ногами, черные шары чугунных заборов на весь экран (и на фоне сталинского ампира - не хухры-мухры), пьяных рож со свадьбы вспышкой в рот, ошалелых кошачьих морд вспышкой в глаз, ну и конечно фото из категории «я и моя сраная кошка»(с) (тысяча извинений). Сюда же относятся фото пивных пробок, кофейных кружек, системных блоков, фотоаппаратов Зенит или Любитель (а в самом запущенном, клиническом случае - Nikon D 3000), объективов советского производства, по одному или подарочным набором. Особую категорию плюшкинского фото образуют  балконные фотографии – панорамы хрущовок, полученные с облезлого балкона, снятые из единственной необходимости размять ягодицы после часового сидения перед монитором.

             Итак, Плюшкин с фотоаппаратом – это собиратель бессмысленного фотобарахла. Однако, Плюшкин – это не только собиратель, но еще и остервенелый защитник своих (а заодно и чужих) накоплений. В этом деле Плюшкин руководствуется не соображениями фотоискусства, а некоторыми идеологическими химерами, вроде демократии, свободы творчества и СРАМа (Святого Разнообразия Мира). Будучи обывателем, Плюшкин не только не разбирается в фотоискусстве, но и в своих идеологических химерах. Призывая в защиту демократию, он не догадывается, что демократия – это «диктатура мелких лавочников», которые  пытаются установить истину. А «истина не устанавливается большинством голосов, потому, что большинство людей дураки» (с). Свобода творчества в устах фото-Плюшкина – еще большая химера, поскольку Плюшкин – первый враг творчества (не говоря о том, что он и понятия не имеет, что это такое). Но, все же, химера из химер – это СРАМ. Это то, что не требует доказательств, но оправдывает любое накопительство.

            Плюшкины защищаются агрессивно, нужно отдать им должное. Но в глубине души они, все-таки, понимают, что их химеры ничего толком не доказывают. Они столь же облезлы, как и собираемое плюшкинское барахло. Поэтому в защите Плюшкины используют второй эшелон обороны – МОРАЛЬ. Будучи людьми, зачастую, косными, с изъянами в самообразовании, Плюшкины используют мораль непонятного свойства и природы, о чем они сами плохо догадываются. Мораль эта надергана из «нельзя!» далекого детства, школьных поучений и вульгарного христианства, приукрашена приправой и специями бессистемных выдержек  из прочитанного в интернете. В частности, гоголевский Плюшкин любил использовать слово «грех», после чего добавлял: «А вот черти-то тебя и припекут! скажут: «А вот тебе, мошенница, за то, что барина-то обманывала!», — да горячими-то тебя и припекут!»

             Плюшкины с фотоаппаратами в таком же роде любят костерить модераторов и разного рода критиков, кто осмелился попытаться очистить от мусора их жилище. В частности, автор этой ветки, человек, несомненно, конченный и аморальный (если верить Плюшкину).

             Как известно, гоголевский помещик Плюшкин кончил плохо: сгноил имение, запустил хозяйство, усадьбу заколотил досками, чтобы не разваливалась, а крестьяне или «умирали, как мухи», или разбежались кто куда. На сайте, с позволения сказать, художественной фотографии, Плюшкины устроили такое же запустение: превратили его в свалку отходов, отчего большинство работящих да толковых фотографов подались в бега. Остался лишь СРАМ, приправленный моралью.

Собакевич. Тяжеловесный, неповоротливый помещик, основательный, но с совершенно окостенелым образом мысли, любитель в присутственных местах наступать на ноги (Чичикову). Из всех свойств мира предпочитает силу, массу, устойчивость и крепость. Как следствие – чрезвычайно заземлен, точнее, идейно непрошибаем.

            Собакевич с фотоаппаратом – это фотограф, который находится в постоянной конфронтации с такой штукой, как творчество. Из всех аспектов фотографии он лучше всего понимает и любит техническое мастерство, в которое обычно уходит с головой. Поэтому Собакевич-фотограф обычно технофетишист, далекий от искусства (которого, по его мнению, не существует): любит резкость, правильный баланс белого, не заваленный горизонт, боготворит объективы топовой серии, дорогое студийное освещение, и все это видит во сне. Любит фразу «фотографию снимает не камера, а фотограф», понимая под этим умение настроить фокус, кнопочки и кадрирование. Одна из любимейших фраз – «свет рисует» или «свет не рисует», понимая под этим - дает ли свет объемное изображение или нет. При этом Собакевич плоскостное освещение ненавидит, объем  же боготворит (и никаких гвоздей!). В компоновке (композиции в узком смысле) соблюдает все правила, делает вид, что кадрирует по  золотому сечению, после чего считает, что все сделал правильно.

             Разновидностью технофетишизма является брендофетишизм и пленкофетишизм (нувыпонели...). В этом направлении Собакевич может достичь неслыханной упертости, что хорошо компенсирует отсутствие творчества.

             Собакевичи-фотографы унаследовали свое мышление от своего технического или околотехнического образования. Среди них много инженеров и программистов («что символизирует»), но юристы, экономисты и астрономы также встречаются.

             Проблема не в том, что Собакевич-фотограф – технофетишист. Беда в том, что технофетишизм на полном серьезе воспринимается почти  как синоним творчества, и горе тому, кто с этим не согласен.

             Больше всего Собакевич не принимает такой подход к критике, как оценка сюжета, художественного образа, поэзии и философии снимка, и особенно – подтекстов и аллегорий. У Собакевичей все снято «в лоб», причем качественно. Излюбленные сюжеты –  унылая травка, листики, скучнейшие деревца на скучнейшем лугу, храм Х.С. в Москве (с фонарями), туристические открытки из Таиланда, младенцы (голова на весь монитор, выпуклая,  объемная до пластмассовости (привет дорогостоящей вспышке), можно пересчитать ресницы на веках и жилки на белке глаза), тарелки, рюмки, кружки (а в них что-то там лежит или налито). Открытки без ландшафта, головы вместо портретов, стаканы вместо натюрмортов. И все – качественно (добро пожаловать, мистер Цейсс)…

              Собакевичи часто молчаливы, немногословны, лишены мимических мускулов, ответственных за улыбку. Поэтому никогда не улыбаются, и мнение свое очень ценят. Каждое слово – золото. Каждая фраза – алмаз. И точка.

Дамы города N. О дамах города, простите – сайта N, написать стоит. Это очень презанятная тема. Но вот беда, как и в случае Николая Васильевича, меня одолевает какая-то робость. А вот что говорит и сам Н.В. (слушайте):

«…следовало бы сказать многое о самих дамах, об их обществе, описать, как говорится, живыми красками их душевные качества; но для автора это очень трудно. С одной стороны, останавливает его неограниченное почтение к супругам сановников, а с другой стороны... с другой стороны — просто трудно. Дамы города N были... нет, никаким образом не могу: чувствуется точно робость. В дамах города N больше всего замечательно было то... Даже странно, совсем не подымается перо, точно будто свинец какой-нибудь сидит в нем. Так и быть: о характерах их, видно, нужно предоставить сказать тому, у которого поживее краски и побольше их на палитре».

« - Не могу больше Господи, отпусти…Тяжко видеть и знать этот мир - все черствее и черствее становится жизнь. Все мельчает и мелеет, и возрастает в виду один исполинский образ – скупки. Боже, пусто и страшно стало в твоем мире. Глухо все, могилы повсюду…

- Наступают времена, когда нельзя устремить человечество к прекрасному, пока не покажешь ему всю глубину его настоящей мерзости.

- Напрасен труд. Все равно зло назовут добром, а добро злом...

- Тяжел удел и трудна судьба художника, дерзнувшего вызвать наружу все, что ежеминутно перед очами и чего не зрят равнодушные очи - всю потрясающую, страшную тину мелочей, опутавших нашу жизнь…

- И долго еще определено мне чудной властью идти рука об руку с моими страдными героями, озирать всю громадную несущуюся жизнь? Озирать ее сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы?

- Дерзай, человек! Прочь набежавшие на лицо морщины и сумрак лица. В дорогу, в дорогу!»

(Николай Гоголь)